– А, – говорит он. – Я к тебе пришел, Боренька.
И так же, крадучись, будто я сплю, он подходит к кровати и ложится на пол. Я открываю глаза, смотрю на него – лежит, свернувшись калачиком, как щенок или котенок, в этот момент – ну вообще ничего человеческого.
Я говорю:
– Полай.
Ванечка издает вполне реалистичный собачий лай, смеется.
– Тебе так лучше?
– А то! Сразу забыл скорбь свою вселенскую! Меж, «блядь», галактическую.
Ванечка понимает, что сморозил глупость, снова опускает голову на руки, кажется, сейчас прижмет ушки – до того забавный.
– Дебил, «бля», – говорю ему.
– Как больно, – говорит он.
– Ну уж прости! Задел твою нежную душу!
– Как тебе больно.
И я замолкаю. Он лежит, свернувшись калачиком, на полу, на человека он вовсе не похож.
Ванечка говорит:
– Ты веришь в Бога?
– А?
– В Господя.
– В Господа.
– Ага, вот в него.
Я молчу. Ванечка резко вскидывает руку, ходит двумя пальцами по краю кровати, ногти у него длинные, мамка еще не подстригла, почти когти.
– В то, что он всех любит и никто не умрет.
– Ну так. Приятная мысля.
Ванечкина рука расслабляется, ложится на простыню, расправляет ткань. Под ногтями у него черная кайма.
– Ну ты и чушка.
– Я помню твой голос. В детстве ты много просил. Мы вместе росли. Твой голос и мой.
– Хватит чушь нести.
Рука исчезла, это Ванечка снова сворачивается калачиком, но теперь еще меньше походит на ребенка.
– Я хочу, чтобы тебе не больно было. Как кошка на больное место. Хочу, чтобы ты поспал.
– Ну хорошо, что ты такой добрый, жаль, что ты такой тупой.
Ванечка вздыхает тяжело, совсем как собака:
– Злой какой Боренька.
– Я не злой, я справедливый.
– Сделай так, пожалуйста, ну это, если ты есть, чтоб я стал лучше всех на свете, чтоб батю в Космосе мусоровозом переехало, чтоб мамка прекратила смотреть по телику всякую муру и по телефону «пиздеть» без конца, а мы с Володей, да, мы с Володей пусть мы будем счастливы. Ты же можешь? Ты же все можешь? Володя говорит, что мы рано умрем, ну и ладно! Я умереть не против, если что. Но только дай побыть счастливым. Сделай меня счастливым! Хочу быть счастливым!
Я едва с кровати не сваливаюсь.
– Чего? Ты откуда это знаешь?!
А знать ему неоткуда. Эти слова никогда не были произнесены.
– «Охуеть», – говорю.
Ванечка так и лежит, свернувшись калачиком. Мне сразу вспоминается поговорка о холодном носе, который у Бога. Бог – единственный бессимптомный больной.
Я в это очень охотно верю, смотрю на него и думаю: дословно ведь.
А я не произносил тех слов.
Да и вообще, много за ним странностей водится.
Это и понятно, он же дурак.
Ну и «поебать»! «Поебать»! Только бы он знал, как мне увидеть Володю.
– Я, может быть, смогу, – говорит Ванечка. – Я только не знаю, я не буду обещать. Но я, может быть, смогу. Чтоб ты его увидел. Чтоб ты поговорил. Я скажу, когда. Ты только жди. И молчи. Такой секрет. Ты секреты хранить умеешь, Боренька?
– Да без бэ!
– Если будешь молчать, ни слова не скажешь, ничего не выдашь, я все сделаю, чтоб ты увидел. Вдруг оно получится. Я так не делал, я так не умею, но вдруг я так научусь. Больно на тебя смотреть, Боренька. Поклянись не сказать?
– Клянусь!
Вдруг я его увижу? Я хочу подняться с постели, но Ванечка так и лежит на полу.
– Я спать буду, – говорит он. – И ты тоже спи. Как же ты давно не спал. Голова у тебя болит.
Я потом даже думаю, что это сон. Я думаю, что это сон, до того самого, блин, момента, когда мы с Ванечкой курим на балконе, и он говорит:
– Сейчас я готов.
В ту ночь я вижу брата.
Запись 193: Браво!
Отличная стилизация под прекрасного меня! Хоть на что-то ты сгодился, дурочка тупенькая, с тетрадкой своей красненькой.
Спасибо, что дал глянуть.
Запись 194: Разделенная тайна
Дальше все было так. Я пришел в себя, сказал:
– Голова кружится.
– Голова у мужика кружится только после полутора литров водки, – сказал Боря. – Что ты за баба-то такая, Жданов? Ну стыдно, право слово.
Он отпустил мою руку, развернулся, хотел уйти, но теперь я поймал его.
– Ты знал! Ты все это время знал и молчал!
Боря развернулся ко мне, глаза его стали совсем светлыми, он стоял лицом к окну, и на него лился все более крепнущий утренний свет.
– Ты о чем, болезный?
– Ванечка!
Боря испугался, пусть даже на секунду, подался ко мне, показал зубы. Я сделал шаг назад, а потом вдруг лицо его просветлело, он засмеялся.
– Так ты тоже знаешь, а? Очень тебе невыгодно об этом «пиздеть», раз сразу не сказал. А ты почему сразу не сказал? Ты ж доносы на соседей пишешь каждый понедельник, не?
Я сказал:
– Потому что он…
– Твой друг, – закончил Боря. – А при социализме человек человеку друг, товарищ и брат, если я правильно понимаю?
– Он же дурачок совсем.
– Да уж не тупее тебя будет.
– Он ничего плохого не сделает.
– За сто пятьдесят лет ничего плохого не произошло вроде бы? Я ничего не пропустил?
И правда. Кто-то ведь дал жизнь Ванечке, а вместе с жизнью и то, чем он владеет.
– Он жив, – сказал я.
– Не сомневаюсь, – ответил Боря. Я думаю, мы бы еще об этом поговорили, но в палату зашел Андрюша.
Он сказал:
– Зарядку отменили – там дождь.
И вправду за окном начался такой внезапный и сильный ливень, а я его даже не заметил.
Вспомнилось, как Володя бегал под дождем в своих белых кроссовках.
Наверное, всем нам вспомнилось, потому что мы втроем пошли на балкон.
Хотелось все рассказать Андрюше, но я боялся, что он будет мучиться так же, как я.
Что касается Бориных грубых слов, они мне помогли. Это странно, но и такое случается.
Запись 195: Решение
А вот как я принял свое решение. Однажды после тихого часа я вышел погулять, день был похожий. Так мы гуляли с Ванечкой в начале лета. Тогда мы еще познакомились с Жоржем.
Теперь Ванечки не было рядом, но я чувствовал, что где-то он есть. Где-то, просто не со мной.
Я знал, что мое решение так много для него значит, и что он не может мне ничего запретить. Надо было перестать его мучить своими сомнениями. Он просто маленький глупый мальчик, и он совсем один, прячется где-то. Даже если учесть, что ему не так-то просто умереть, все равно его могут поджидать всякие опасности.
Вот до чего лицемерно! Я волновался!
Думал рассказать о нем, погубить его семью, его самого, и одновременно с тем волновался, как он там – совсем один.
Меня обуревала тайная надежда, что Ванечка свяжется с Алешей или со своей мамой, они найдут его и уедут.
Я стоял под окнами первого корпуса и смотрел на кормушку для птиц, которую Ванечка повесил под своим окном. Маленькие черные тени вились у кормушки, и до меня доносились их песни.
Может, это была не такая уж глупая идея, кормить птиц летом.
Я тосковал. О Ванечке, которого так напугал, но не смог решиться довести дело до конца: и никому не помог, и друга предал, и мир не спас. Все какие-то полумеры, мне обычно несвойственные. Все какие-то сомнения, в которых я прежде тоже не был замечен.
Обидел ребенка (хотя мы ровесники, конечно, но так это воспринимается), да еще и беззащитного совсем.
Утаил важную информацию.
Выходило, что я зря из себя корчил все это время такого правильного мальчика? Отчего-то и соседей своих стало жаль, про которых я все подозрительное всегда сообщал. Разве не ко всем следует подходить с одной меркой?
А тут раз – и пожалел.
Моя бабушка говорит, что жизнь каждому приносит такой урок. Кичишься чем-то – обязательно это потеряешь. Или говоришь уверенно: я бы никогда этого не сделал. Раз, и ты уже в такой ситуации, когда другого выхода нет.
